Региональные и сепаратистские движения в странах Центральной Европы

Процесс признания независимости Косова идёт под заверения всех и вся о непрецедентности этого события.
     Однако вряд ли признание его таковым или нет со стороны «старых наций» имеет действительно серьёзное значение. Это прецедент не для них, а для малых народов, для регионов, для оторванных от материнских наций этний.
     Произошедшее важно уже тем, что ясно продемонстрировало всю глубину и серьёзность кризисных процессов в современной системе международных отношений.
     Впервые за послевоенное время страны евро-атлантического сообщества пошли на признание односторонне провозглашённой независимости со стороны края, заявляющего о своей не национальной, а региональной идентичности.
     Впервые мировое сообщество посчитало возможным не учитывать суверенные права на свою территорию представленной в ООН национальной государственности.
     Впервые в качестве главного аргумента для столь серьёзного вмешательства во внутренние дела другого государства было использовано обвинение в нарушении прав человека.
     Это событие обозначило фактически идущий процесс развала Вестфальской системы взаимоотношений между суверенными государствами, подчеркнуло условность понятий о суверенитете в современном мире. Оно показало и новую слабость принципа национальной государственности, возможность переформатирования системы с отношений между нациями на отношения между регионами. Оно представило перед Европой уже довольно реальную перспективу победы принципов интегрального регионализма, распада и оттеснения с международной арены больших национальных государств. Признание независимости Косово многих заставило по-новому взглянуть на уже недалёкое будущее.
     Центральная Европа — регион молодой, только несколько лет назад совершивший «геополитический транзит» с Востока на Запад, и находящийся ещё в Европе на положении слабого новичка. Провозглашение независимости Косова встретило здесь весьма неоднозначную реакцию. Некоторые страны (Польша, Венгрия, Латвия, Эстония) пошли на признание новой государственности довольно быстро, другие же (Словакия, Румыния) уже выразили своё вполне определённое неприятие самопровозглашённой независимости. Есть и колеблющиеся, но, вероятно, склонные всё же к её признанию (Литва, Чехия). Понятно, что такое разное отношение только подчёркивает восприятие этого события как потенциально прецедентного. У каждой из этих стран есть свои территориальные проблемы и региональные особенности, и каждая из них примеряет последствия косовской независимости на себе.
     Процесс образования наций в регионе Центральной Европы шёл с некоторым опозданием, так как был обусловлен антиимперской борьбой. Ранние его проявления во время Весны народов (1848 г.) дали толчок для культурно-просветительской работы, но не дали независимости. Только крушение Российской, Австро-венгерской, Германской и Османской империй в результате Первой Мировой войны открыло путь для национального бытия.
     Однако границы новых наций были прочерчены всё же не ими. Уже после Второй Мировой их чертили из Москвы, Вашингтона и Лондона. Понятно, что по-своему обижены оказались все, и это те раны, которые теперь дают о себе знать. Активная переселенческая политика была проведена не до конца — внутри новых национальных государств остались большие иноэтничные анклавы. С другой стороны, проведённые масштабные переселения помогли стереть этнокультурные особенности некоторых регионов, сломав традиционный быт и историческую память их жителей.
     Молодые центрально-европейские нации ещё озабочены самоутверждением, ещё не вполне смирились со своими границами и испытывают ностальгию по старым — межвоенным — проектам своих великих государственностей.
     При этом перед нациями этой части Европы по-новому встала проблема этнокультурных меньшинств.
     Политическая этика и право Европейского Союза требует проведения обширной программы по защите их прав и свобод. Идущие процессы встраивания в европейский и глобальный рынок и сопутствующая им глокализация вызывают к жизни подчас те стороны локальной и национальной жизни, которые вполне обоснованно рассматриваются в столицах как угрожающие с таким трудом и так недавно достигнутому национальному единству.
     Отношения центра и сохранивших (либо возрождающих) свою идентичность регионов, а также малых (суб)этнических общностей ещё только складываются. Однако перспективы этого процесса определяются опять же не в самой Центральной Европе. Куда пойдёт Евросоюз — в сторону «Европы наций» или в сторону «Европы регионов» — решается опять же на Западе. Признание Косова — большой шаг именно в сторону второго сценария.
     При этом полноценное проведение в жизнь косовского прецедента на деле способно взорвать кажущееся благополучие центрально-европейских наций и ввергнуть регион в хаос, подобный балканскому.
     * * *
     Региональные проблемы Центральной Европы можно разделить на три группы.
     Наиболее часто представленная на Западе ситуация этнического сепаратизма малых регионов здесь встречается редко. Имеющиеся этнические движения малочисленны и борются пока что за расширение культурной автономии, а то и вовсе за признание своего существования. И, тем не менее, именно они предстают носителями региональной идентичности и потому имеют довольно заманчивые перспективы становления в новых условиях усиления процессов регионализации.
     Вторая группа — движения изгнанных.
     Это то, что Западной Европе почти не знакомо. Корни этой проблемы лежат в переселенческой политике послевоенных лет (второй половины 1940-х — начала 1950-х), когда сотни тысяч людей переселялись семьями по этническому признаку с обжитых земель на новые, часто перед этим освобождаемые другими переселенцами. Теперь, в новых условиях Европейского Союза, переселённые и их потомки ставят вопрос о восстановлении в правах на прежних территориях.
     Третья группа — это те части наций, которые не были в своё время переселены в пределы своих национальных государств и так и остались компактнопроживать на положении нацменьшинств в приграничных (и не только) районах.
     Их естественное стремление воссоединиться на своей земле со своей нацией и связанные с этим сепаратистские настроения находят поддержку в родных для них странах и возвращают к жизни идеи исторического реванша, создания новых великих государственностей. Все эти три группы проблем, пересекаясь, составляют большой клубок противоречий, который, при проведении в жизнь «косовских принципов», может сильнейшим образом изменить политическую и этническую карту Центральной Европы.
     Понятие «Центральной Европы» не раз меняло свои очертания, следуя логике геополитического расклада сил и идеологическим трендам, а потому требует дополнительного уточнения.
     Традиционно под ним понималась территория на восток от Эльбы и до русских земель, а также на юг от Балтики и до османских пределов. Сейчас восточно-немецкие и австрийские земли всё чаще рассматриваются как часть Европы Западной (хотя и как её «новая» часть), а собственно центрально-европейская идентичность закреплена за странами Вышеградской группы — за Польшей, Чехией, Словакией и Венгрией.
     Сложнее с Прибалтикой: если Литва склонна и исторически, и политически быть частью этого же региона, то Эстония и Латвия чаще рассматриваются как часть Северной Европы, Балто-Скандинавского региона. Этому способствует ряд особенностей позиционирования этих стран в современном Евросоюзе, их экономической политики. Однако общность трёх стран Балтии также ещё не ушла в прошлое, что позволяет иногда расширять понятие Центральной Европы и на все три прибалтийские государства.
     Особой частью региона является и Калининградская область России, применительно к которой процессы регионализации выражаются в перспективах смены статуса и изменениях этнического состава её жителей.
     В восточные пределы региона исторически и культурологически часто включают традиционную зону польского и литовского влияния — западную Белоруссию и западную Украину. Однако в наши дни эти страны определённо относятся к Европе Восточной и рассматривать их западные регионы отдельно неосмысленно.
     Сложнее с Румынией: по ряду свойств она относится и к Центральной Европе (по крайней мере трансильванской своей частью), а по другому ряду — к Балканам. Для нашей темы трудно, говоря о Венгрии, не обговорить ситуацию в Румынии, поэтому она также будет рассмотрена как часть центрально-европейского региона.
     * * *
     В трёх прибалтийских странах, несмотря на их относительно малую величину, можно найти примеры всех трёх типов региональных проблем, которые имеются в рассматриваемом регионе. Наиболее этнически своеобразный регион — это Жемайтия в Литве, или, как она традиционно называется по-русски, — Жмудь.
     Это западная часть государства, которая обладает весьма сильной исторической, языковой и культурной спецификой. Она не участвовала в ранней истории литовской государственности, христианство здесь появилось не ранее XV века. Остаётся спорным вопрос, считать ли жмудский особым балтским языком. Официальная версия называет его нижнелитовским наречием, противопоставляя верхнелитовскому — аукшайтскому, на основе которого сформировалась литовская литературная норма. Тем не менее, он обладает собственной письменностью и своей ещё молодой литературной традицией. На жмудском языке ведётся радиовещание, издаётся газета. В 1997 году за ним был закреплён местный статус, и есть движение за признание его официального статуса на общегосударственном уровне.
     Формированию жмудского самосознания немало помешал тот факт, что литовское национальное возрождение в XIX веке происходило в основном как раз на жмудских землях, что сильно сблизило их население с собственно литовским (аукшайтским) национальным проектом. Однако в первой половине ХХ века всё же появилась жмудская письменность, первые попытки литературного творчества.
     Идея отделения края от Литвы иногда высказывается в среде радикальных активистов, однако в целом трудно ещё говорить о заметном местном сепаратизме. И, тем не менее, уже в послесоветские годы Жмудь продемонстрировала довольно сильное региональное самосознание и склонность к получению более высокого статуса для местной культурной и языковой традиции.
     В отличие от этнически весьма однородной Жмуди, юг Литовского государства, и в первую очередь Виленщина, характеризуется своей многонациональностью.
     Здесь стоит напомнить, что ещё по переписи 1897 года литовцев-жителей Вильны было всего 2,1%, тогда как русских (с белорусами) было почти четверть, а наибольшими долями было представлено еврейское и польское население (40% и 30,9% соответственно). Сейчас, конечно, ситуация несколько иная, однако в целом многонациональный лик города сохранён. Литовцы представлены более чем половиной жителей, но почти каждый пятый — поляк, каждый шестой-седьмой — русский. Схожий характер имеет и весь регион.
     При этом надо учитывать тот факт, что как минимум два других народа, помимо литовцев, склонны считать Виленщину своей исторической землёй — речь идёт о белорусах и поляках. В послесоветское время, когда политика культурной унификации Литвы заметно усилилась, появилась идея культивирования многонациональности как исторического своеобразия региона.
     Это имеет выражение и в политической жизни Вильнюсского уезда, да и всей юго-восточной Литвы (Дзукии). Например, здесь действует Польская Народная партия, входящая в Европейский свободный альянс. Постепенно поднимают головы и русские образования. Тем не менее, столичный статус Вильнюса вряд ли оставляет этим идеям значительный шанс на будущее. Стоит также отметить, что в историческое понятие региона Дзукии литовцы включают, фактически, всю Чёрную Русь, то есть часть Подляшского воеводства Польши и всю Гродненскую область Белоруссии, что является одной из идейных основ для трансграничного сотрудничества.
     Гораздо большие возможности для становления полиэтнической региональной идентичности сложились в соседней Латвии.
     Латгалия — это очень своеобразный регион, занимающий примерно четверть территории Латвии и расположенный в её восточной части. Исторически Латгалия часто находилась в составе иных государственных образований и потому сохранила преобладание католической веры, в отличие от преимущественно лютеранской остальной территории Латвии. По поводу латгальского языка ведутся споры, наподобие тех, которые были описаны выше в отношении жмудского: наречие это латышского (верхнелатышское) или же самостоятельный балтский язык. Впрочем, латгальский стал письменным языком уже в XVIII веке, когда были сделаны и первые попытки литературного творчества на нём. Сейчас его носителями считается около 150 тысяч человек, хотя латгальскую идентичность разделяет, по некоторым подсчётам, гораздо большее число — около 400 тысяч, то есть примерно 20% населения Латвии.
     В 1919 году советским правительством П.И.Стучки латгальский язык был провозглашён официальным региональным языком. В 1934 году Карлис Улманис его фактически запретил, потом в 1940-м г. он был опять разрешён, но с 1959 по 1989 гг. оказался опять фактически вне закона. Сейчас запреты на использование латгальского языка сняты, однако национальности «латгальцы» в Латвии по-прежнему не существует.
     Ситуация с Латгалией сильно отличается от того, что можно наблюдать в Жмуди. Так же, как и на Виленщине, важным свойством современной Латгалии является многонациональный состав её населения. И также здесь очень значительный процент составляют русские, а также поляки (в основном, правда, тоже русскоязычные). Большое значение имеет деятельность русских общественных и политических организаций, берущихся отстаивать права и других национальных меньшинств. В 2005 году представленная в общелатвийском сейме партия русскоязычного меньшинства «За права человека в единой Латвии» смогла фактически прийти к власти в двух крупнейших городах Латгалии — в Двинске (Даугавпилсе) и в Режице (Резекне).
     В результате последнее время формируется новый имидж Латгалии — как региона нацменьшинств, требующих своего признания и своих прав. На основе латгальской традиции формируется особая региональная идентичность, постулирующая многоэтничность как важнейшее свойство края, противопоставляемое официально проводимой линии латышизации. Вот это свойство — полиэтническая региональная идентичность на основе представлений об особом историческом пути региона — является одним из самых значимых и распространённых явлений для процессов регионализации в Центральной Европе, о чём здесь ещё не раз будет сказано.
     В ином положении русскоязычное население оказалось в северо-восточной Эстонии, где оно составляет большинство населения.
     Главным образом это касается уезда Ида-Вирумаа, являющегося самым большим уездом в Эстонии (7,4% территории страны). Русские составляют 70,8% его населения, эстонцы — меньше 20%, хотя в центральном городе — Йыхви — их процент несколько больший — 37% (кстати, это примерно столько же, сколько русских в Таллине). В самом большом городе уезда (и третьим по величине в Эстонии) — Нарве — русские составляют 88% населения.
     Такое положение, особенно в условиях очень жёсткой национальной политики официальной власти, неизбежно приводит к выдвижению идей объявления Русской автономии, а иногда даже и отделения от Эстонии для последующего присоединения к России. Популярность автономистских идей имеет волнообразный характер, но никаких существенных успехов они пока что не одержали. Ситуация с Ида-Вирумаа во многом напоминает ряд других региональных проблем в Центральной Европе, где границы современных государств не совпадают с границами преобладающего этнического расселения их народов. Особенно это касается венгерской проблемы, о которой будет сказано ниже.
     На фоне других государств Европы Польша выглядит довольно монолитным по этно-территориальному критерию образованием. Этому способствовали и традиционно крайне жёсткая политика польских властей в отношении этнических и религиозных меньшинств, и политика этнических чисток времён Второй Мировой войны, и послевоенные операции по переселению народов в новые национальные границы. Тем не менее, и здесь есть свои региональные движения и значительные особенности самосознания.
     Весьма заметным этническим и историческим своеобразием обладает Кашубщина. Это территория расселения кашубов — западнославянского народа, представляющего сохранившуюся до наших дней часть в целом давно уже уничтоженных поморских славян. Исторической территорией кашубов принято считать всё Поморье (на запад от Гданьска и до Щецина), однако в наши дни ареал их расселения — несколько гмин в Поморском воеводстве на запад и юг от Гданьска с центром в г. Картузы. По переписи 2002 года кашубами себя назвали только 5100 человек, хотя общие оценки их численности иные — около 300 тысяч (по версии же некоторых кашубских деятелей эта цифра должна превышать полмиллиона). Кашубский язык сохранил свои письменные памятники ещё с XV — XVI вв., хотя современная кашубская письменность была создана во второй половине XIX века.
     Ещё сравнительно недавно — в середине ХХ века, во время Второй Мировой войны и после неё — происходили польско-кашубские конфликты. Тогда этому поспособствовало то, что Берлин был склонен видеть в кашубах славянизированных немцев, а поэтому предоставлял им бóльшие права и свободы, чем полякам.
     После войны новая власть поначалу была склонна к выселению кашубов вместе с немцами в германские земли, однако эти шаги были приостановлены. Послевоенная политика направлялась на слияние кашубов с поляками, что дало немалые результаты. Большинство кашубов в наше время совмещает кашубскую и польскую идентичность. Лидер одной из двух сильнейших партий в стране («Гражданской платформы») Дональд Туск является кашубом и немало сделал для развития образования и культурного возрождения своего народа. Тем не менее, его кашубское происхождение не мешает ни ему, ни другим полякам видеть в нём польского патриота. Однако численность кашубов продолжает сокращаться. Только в последние годы можно наблюдать притормаживание этого процесса и начала восстановления этно-региональной идентичности Кашубщины.
     В наше время кашубским языком пользуются в быту около 50 тысяч человек. Действует несколько десятков школ с кашубским языком преподавания, есть кашубские радио- и телеканалы, газеты и журналы. Кашубское национальное движение (представленное главным образом «Кашубско-Поморским союзом») дистанцируется от обвинений в сепаратизме, тем более что главной задачей сейчас является признание особой кашубской национальности Польшей. Официально кашубы признаются этнической группой польского народа, кашубский язык — наречием. Бывшее прежде онемечивание сменилось ополячиванием.
     Другой крупный регион Польши, имеющий свою сильную этническую и историческую специфику, это Силезия. Впрочем, регион этот транснациональный: это главным образом Нижнесилезское, Силезское и Опольское воеводства в Польше, а также север Силезско-Моравской области в Чехии.
     В Польше и Чехии силезцы признаны этническим меньшинством, но не имеют статуса нацменьшинства, зато таковыми силезцы признаны в Словакии. По польской переписи 2002 года силезцами себя признали более 173 тысяч чел. В Чехии в 2001 году таковых нашлось всего 10 878 человек, хотя ещё в 1991 году их было гораздо больше — 44,5 тысяч. Число носителей силезского языка — ок.70 000 чел. Своей литературной традиции язык не имеет, хотя выделялся как особый ещё славистами XIX века.
     В 1930-е гг. группой литераторов во главе с Ондрой Лысогорским был разработан для Силезии т.н. ляшский язык, на котором тогда и в послевоенное время было написано несколько поэтических и прозаических произведений. Ляшский язык оказался ближе к чешскому и поэтому многими филологами рассматривается как явление внутри чешского языка. Впрочем, распространения он так и не получил.
     Те или иные попытки кодификации силезского языка принесли определённые успехи уже в наши дни: силезский язык зарегистрирован в Международной организации по стандартизации. Летом 2007 года Библиотека Конгресса США внесла силезский язык в реестр языков мира. 6 сентября 2007 года 23 депутата Сейма внесли законопроект о придании силезскому языку статуса регионального. Однако официальная Польша по-прежнему не признаёт силезцев особым народом, а язык считает диалектом польского или переходными диалектами между польским и чешским языками.
     В последнее время силезское национальное движение представлено в основном в Польше, где можно наблюдать его явное оживление. Число носителей силезского языка здесь оценивается примерно в 60-70 тысяч человек. В 2003 году историком Дариушом Ерчинским была издана «История силезского народа» — попытка синтеза силезской национальной истории. В 1990 г. было создано Движение за автономию Силезии. Его лидер Ежи Гожелик придерживается довольно радикальных позиций («Я силезец, а не поляк!»). Однако политическая программа движения довольно умеренная: оно борется за признание Варшавой силезской национальности и за автономный статус двух регионов — Верхней и Нижней Силезии.
     Впрочем, реальная доля силезцев в населении Силезии довольно невелика, и это сказывается и на политических требованиях силезских автономистов.
     Силезия уже много сотен лет носит многоэтничный характер. Значительную долю его населения традиционно составляли немцы. После Второй Мировой войны бóльшая часть немцев была выселена, но не вся. В Верхней Силезии проживает 92% всех немцев Польши — почти 140 тысяч человек, это самое большое нацменьшинство в стране. В Опольском воеводстве их около 10% и есть даже гмины с преобладающим немецким населением. Помимо этого на состав населения Силезии большое влияние оказала послевоенная переселенческая политика: сюда переселили большое число поляков с Западной Украины. Эти люди имеют общепольское самосознание и не склонны изучать своеобразную силезскую речь. Однако в целом в силезских воеводствах живёт 67,8% всех граждан Польши, которым свойственно непольское самосознание. В результате ситуация с силезским движением здесь напоминает то, что было описано выше касательно латгальского движения в Латвии. Одним из основных требований стало сохранение многокультурности региона, права местных жителей на непольскую идентичность, а также развитие трансграничных экономических связей и контактов в рамках еврорегиона «Силезия». Думается, что именно у такой полиэтничной региональной идентичности Силезии есть будущее.
     В Германии, по соседству с Силезией, расположена историческая область Лужицы, обладающая ещё большим этнокультурным своеобразием. Лужичане (лужицкие сербы/сорбы) — одно из четырёх официально признанных меньшинств Германии (наряду с цыганами, фризами и датчанами). Их около 60 тысяч, из которых 20 тысяч живёт в Нижней Лужице (земля Бранденбург), а 40 тысяч — в Верхней Лужице (земля Саксония). Лужичане представляют собой потомков четвёртой, почти исчезнувшей ветви западнославянских народов — полабской, и обладают довольно значимым своеобразием языка и культуры. Также как и у поморцев-кашубов, большую часть истории лужичан составляет постепенный процесс их германизации. Серболужицкая письменность сложилась ещё в XVI веке, а за вторую половину XVIII — первую половину XIX в. сложилась и своя литературная традиция. Кодифицированы два варианта лужицкого языка, но сейчас нижнелужицкий уже совсем близок к исчезновению, тогда как верхнелужицкий ещё сохраняет своё значение (впрочем, лужицкие деятели утверждают, что и он может исчезнуть уже через два-три поколения).
     Верхние и Нижние Лужицы обладают значительным культурным своеобразием: например, в Верхних Лужицах преобладание имеет католицизм, а в Нижних — протестантизм. Хотя к началу XX века лужичан насчитывалось более 150 тысяч, после Первой Мировой войны их требования о предоставлении автономных прав учтены не были. Во времена Третьего Рейха лужичане подвергались геноциду (более 20 тысяч убитых плюс большое число выселенных). Уже после войны (как и после Первой Мировой) активно выдвигались идеи создания Серболужицкого государства (самостоятельного или в составе Чехословакии), однако и они не получили своего воплощения. В 1989-90 гг., в период объединения Германии, лужицкие деятели настаивали на формировании лужицкой автономии, но и на этот раз их требования не были удовлетворены. Сейчас лужичане являются очень быстро ассимилирующимся народом. Лужицкие школы всё более уступают место немецким, а язык выходит из употребления. К сожалению, говорить даже о перспективах формирования на этой основе местного регионального самосознания в будущем уже довольно трудно.
     Возвращаясь в Польшу можно сказать, что ещё целый ряд областей имеет своё явное историческое и этническое своеобразие, которое не раз играло значительную роль в том, как пролегали границы, но после активной политики по их полонизации в ХХ веке они уже вряд ли могут серьёзно заявить о себе. Это касается в первую очередь восточных областей государства. Польское самосознание ещё сто лет назад не было закреплено среди мазуров — жителей Мазурии, составлявшей ранее часть Восточной Пруссии. Они обладают довольно сильными диалектными особенностями, однако их участие в современной польской нации уже довольно определённо. Иначе обстоит дело с Подляшьем (часть Подляшского воеводства),Холмщиной (часть Люблинского воеводства) и Надсяньем (часть Подкарпатского воеводства) — исторически восточнославянских земель, на которых ещё в начале ХХ века преобладало православное население. По сей день белорусы и украинцы считают их своими этническими территориями. Дважды за ХХ век (перед Первой Мировой войной и после Второй Мировой) они включались в состав русских (или украинских и белорусских) административных образований, однако в результате были всё же закреплены за Польшей. Благодаря переселению сотен тысяч восточных славян во второй половине 1940-х гг. (на Украину, в Белоруссию и на западные земли Польши — по операции «Висла») этнический состав жителей этих территорий был кардинально изменён.
     Несмотря на ополяченность населения, по сей день значительную роль в регионе играет православная и в целом восточнославянская традиция. Белосток является центром Польской Автокефальной Православной Церкви, насчитывающей, по официальным данным, более 600 тысяч прихожан. Действует ряд организаций белорусской и украинской направленности, однако их внимание концентрируется на культурно-просветительской деятельности. Сохранившаяся инфраструктура православной церкви и активность сотрудничества регионов с соседними Белоруссией и Украиной помогает частично сохранять их исторический облик, а в последние годы намечаются явные процессы местного культурного возрождения, особенно на церковно-религиозной основе.
     Заметная деятельность развёрнута на других восточнославянских землях в составе Польши — на Лемковщине, приграничной территории в Подкарпатском и Малопольском воеводстве. Здесь восточнославянское население также имеет остаточный характер после двух волн депортаций, и, тем не менее, оно смогло сохранить свою идентичность до наших дней. По переписи 2002 года местных русинов — лемков — насчитали 6 тысяч, однако собственные подсчёты лемковских организаций говорят о 60-ти тысяч человек. Недавно был кодифицирована и лемковская норма русинского языка (признана в 2000 году), хотя письменность на местном диалекте (в том числе и издание газет и журналов) существовала ещё с конца XIX — начала ХХ века. Несмотря на послевоенную политику, признававшей лемков украинцами, они не подверглись полной украинизации. В настоящее время преобладающим течением среди них является ориентация на русинский национальный проект (общий с Закарпатской областью Украины и Пряшевской Русью в Словакии), хотя немалую роль по-прежнему играет и украинофильское течение. У лемков издаются свои журналы, ведётся активная культурная и образовательная деятельность.
     В соседней Словакии, на Пряшевщине, русинское движение также весьма заметно. После 1989 года вновь стали издаваться русиноязычные журналы и газеты, словари и пособия. Город Пряшев стал одним из главных центров русинского национального движения. За 1990-е гг. количество русинов увеличилось более чем на 40% (по переписям 1991 и 2001 гг. — сейчас их около 25 тысяч), а реальное их число в Словакии, согласно сведениям Карпато-русинского аналитического центра, находится в районе 130 тысяч. В 1999 году открылось Отделение русинского языка и культуры Института национальных меньшинств и иностранных языков Пряшевского университета. Ведётся и радиовещание на русинском языке. При этом местные русинские организации придерживаются более умеренных позиций, чем русины в украинском Закарпатье, и не выступают с призывами к созданию своей автономии. Общность русинского национального проекта в Словакии с Закарпатьем и Лемковщиной, общая задача сопротивления процессам украинизации/словакизации/полонизации и заметная активизация этого движения в последние два десятилетия — всё это делает русинство довольно заметным фактором, формирующим трансграничную региональную идентичность.
     В соседней Чехии заметное место занимает этно-политическое движение Моравии. До начала XIX века можно говорить о процессе формирования национального самосознания среди мораван, однако позднее местное движение стало частью чешского национального возрождения. Попытки создать особый моравский язык предпринимались в 1820-30-х гг. (издание грамматик), но они не имели серьёзных продолжений. Тем не менее, культурное своеобразие Моравии сохранялось. В 1945 году Моравии была предоставлена автономия, вскоре, правда, упразднённая (в 1949 году). В 1968 году в центральном моравском городе Брно возникло «Общество Моравии и Силезии», боровшееся за восстановление автономного статуса для региона. В 1989 году было создано «Моравское гражданское движение», которое требовало «признания существования моравского народа, равноправного чешскому и словацкому».
     1990-е гг. были временем активного возрождения моравской идентичности. Перепись 1991 года зафиксировала в Чехословакии 1 млн. 360 тысяч мораван. В конце 1990 г. была образована Моравская национальная партия. К концу 1990-х — началу 2000-х популярность моравского национализма пошла на спад, и, тем не менее, он остаётся значимой формой регионального самосознания. За автономизацию Моравии в наше время борется целый ряд политических организаций: «Моравская национальная партия», «Союз Моравии и Силезии», «Моравская демократическая партия» и др. В новых условиях Европейского Союза моравская тема вновь оживает.
     Для центрально-европейского региона очень важна и проблема переселенцев. Огромные массы людей, переселённых после Второй Мировой войны на новые для себя земли, сохраняют память об утраченной родине и образуют многочисленные «союзы изгнанных», ведущих борьбу за осуждение переселенческой политики и признания своего права на возвращение. Эти организации сохраняют идентичность уже несуществующих регионов: польских «восточных кресов», Пруссии, Судетов и т.д. Их реальный этнографический облик уже принципиально иной и говорить о старых региональных движениях их жителей можно только как о фантомной боли.
     Однако нельзя отрицать вероятность того, что указанные союзы всё же добьются своего: все события последних полутора десятка лет наталкивают на мысль о реалистичности пересмотра итогов той войны. Об этом свидетельствует и косовский прецедент, ведь независимость Косова является ступенькой к возрождению Великой Албании, существовавшей под протекторатом фашистской Италии и нацистской Германии. В случае реального допуска изгнанных на старые земли могут произойти заметные изменения в этническом составе довольно однородных ныне областей, причём это будет касаться как раз самых активных слоёв населения. Речь идёт в первую очередь о возвращении на прежние территории больших групп немецкого, польского и украинского населения. Репатрианты, несомненно, принесут с собой и старые региональные идеологии, которые по-новому осветят будущность этих регионов. Однако пока что старт этим процессам не дан, а потому эти идентичности и основанные на них сепаратизмы здесь специально рассматриваться не будут.
     Хотя есть у этого процесса ещё одна сторона, которая уже начала претворяться в жизнь: это возвращение к старым идентичностям той части населения, которая после войны была иначе идентифицирована. Например, объявленная весной 2008 года Польшей программа по выдаче зарубежным полякам особых легитимаций, по некоторым подсчётам, может серьёзно изменить этническую ситуацию на Западной Украине, где вернуться к польской идентичности захочет до полутора миллиона человек. На том же основании идут процессы роста венгерских национальных меньшинств. И всё же стоит отметить, что от такой «интеллектуальной репатриации» до формирования действительно значимых региональных идентичностей и основанных на них движений — не один шаг. Сколь далеко смогут зайти эти процессы — вопрос будущего.
     Более значимыми для настоящего времени являются регионы, которые после Второй Мировой войны были включены в новые национальные государства, но из которых не было переселено местное иноэтничное население. В первую очередь речь идёт о венграх, которые ныне составляют весьма заметные национальные меньшинства в целом ряде соседних с Венгрией стран. В Словакии венгерское меньшинство составляет примерно 10% населения и населяет широкую полосу на юге вдоль границы с Венгрией. «Партия венгерской коалиции», представляющая словацких венгров, играет очень заметную роль в политической жизни Словакии, однако находится на лояльных словацкой государственности позициях. Этого нельзя сказать о ряде венгерских общественных организаций и отдельных деятелей, которые постоянно поднимают вопрос о венгерской автономии или даже о возвращении на своих территориях в состав Венгрии. Меньшее значение имеет венгерское нацменьшинство в Закарпатской области Украины, где оно также населяет полосу вдоль границы с Венгрией. Однако и там оно весьма активно. Большую роль в жизни края играют венгры Воеводины (их там 14%), которые во многом контролируют её экономику.
     Наибольшее значение венгерская активность имеет в румынской Трансильвании, где она направлена на признание автономных прав с официальным венгерским языком для всего региона. Венгерский автономный округ уже существовал на части Трансильвании с 1952 по 1967 г. Сейчас количество венгров в Румынии составляет